Он был простым поэтом,
не так уж много на своем веку измерено дорог:
Не посетил Парижа, Рима и чужих столиц.
Зато умел он чувствовать все ноты мира и помнил свято,
что жизнь в любой момент ударит по виску.
Мифы - не его стихия: не знал ни Афродиты, ни Икара,
но твердо верил, что любящее сердце - злато.
В тиши нашел себе приют,
а в суматохе дней
был лодкой малой средь миллионов кораблей,
что, уходя за горизонт, взирали свысока,
как тот, на берегу, в песке сидит, глядит в просторы:
“Мечтатель! Он не романтик, он - слабак!” -
Таким те провожали берег воплем.
Но наш герой незыблем, глух ко всем пустым словам и их оттенкам.
Его застывший взгляд - безмолвное творение Родена:
из вечности он высекает строки, в молчании слагает мысли.
и слышит звуки все души своей,
как шелест звезд в ночных потемках.

Не говорить бы громко – лучше тихо прошептать, как вечер у реки,
Что мир наш тяжко болен, в его израненных висках впились стальные виражи тоски.
И говорят – верховный бог здесь злато, его алтарь воздвигнут в вышине,
Но я скажу - не власть монет, а нежность правит на земле.

Не гром геройств, не медный звон, потрясший небосвод,
А лишь тепло ладони на щеке, что растворяет лед невзгод.
Детская наивность – это не сраженья, не трофеи и не воин след,
А дар без слов, что режет тьму, как первый свет.

«Иди сюда» – без лжи, без лести, без советов: они как вороны клюют,
Где можно просто быть, дышать, где сердце бьется и боль живет.
Тоска по доброму, по нежному – не слабость робких душ, не тлен,
А бунт упрямый против гор, щитов и горестных потерь.

И все ж пугает многих эта нежность, что наготой грозна,
Их души в панцире и взгляд суров, им страшно слиться с океаном, утратив берега.
Ведь нежность требует быть смелым – снять броню, сгореть дотла,
Наивность – роскошь циников,
Те, спрятав чувства под замок, утратили доверие,
Их острый разум - лезвие клинка.

Люди строят пьедесталы из мрамора холодного и из пустых похвал,
Вместо того, чтобы просто рядом сесть, где тишина теплом объятия плела.
Близость требует открыться, душу обнажить, покой отдав, -
И этот шаг страшнее, чем строить стены выше глав.

Люди выживают, носят маски, куют броню из страха и стыда,
Чтоб скрыть испуг, внутри живущий: «Не примут, не поймут меня!»
Ведь научили нас сурово: ласка – слабость, удел тех, кто не смог подняться ввысь,
Нежность – роскошь для немногих, доверие – глупость, что разбивается о жизнь.

Вместо того, чтобы быть живым – грудью полною дышать, страдать, любить,
Мы прячемся в броню, и, чтоб не чувствовать, готовы ненавидеть, лишь бы не просить.
Ласку так легко на власть сменить, на силу ложную, что лишь мертвит,
От этого в душе мороз звенит, и мы теряем тоненькую нить.

А истинная сила – в смелости поверить вновь, наперекор всему,
В добро, что тихо утром стали противостоит и огню.
Сила в том, чтоб нежность пронести сквозь гул и мрак, как факел чистоты,
И в том, чтоб дар своей наивности хранить, как ключ от спрятанной мечты.

Он родился с Тенью Малости в сердце. Мир казался огромным и холодным, а сам он – пылинкой на ветру. Однажды хаос коснулся его жизни, унеся что-то невозвратимо дорогое. Отчаянье и страх сжали сердце ледяной рукой. Тогда шепнул ему голос Искаженного Спасения: “Расти! Стань Покорителем! Лишь твоя твердыня сокрушит хаос. Твоя высота осветит их путь, твоя мощь станет их щитом. Неси им Камни Своего Величия – это будет их спасение и твое искупление!"
Поверив, он начал копить Камни Значимости. Каждый камень – победа, признание, дело будущее, грандиознее прежнего. Каждый был тяжел, но он шептал: "Это щит от хаоса. Это свет для них. Доказательство, что я – не пыль!" Он взбирался все выше, не видя, как холодный свет его Камней иссушает сад нежности внизу, тень его растущей горы накрывает простые радости, руки, тянущиеся к теплу его рук встречают лишь скользкий склон.
Он продолжал копить, строить, взбираться. "Еще Камень! Еще выше!" – кричал он в пустоту, не слыша, как внизу зовут его имя все тише, пока голоса не стали шепотом увядающих цветов.
Он едва улавливал тень стыда в глазах матери, но спешил истолковать ее как “скромность”. “Она просто не привыкла к такому вниманию из-за моих успехов!” – думал он, ускоряя шаг к новой цели. Он не замечал, как ее руки, когда-то крепкие, теперь бессильно скользили по ручке кресла, им подаренного. Как глубокий, немой стыд за свою "ненужность" въедался в морщины вокруг ее глаз. "Я строил ей пьедестал, а ей нужна была скамейка у окна... со мной".
Он ловил задумчивый, чуть отстраненный взгляд сына, но списывал это как “детскую мечтательность” или “вдумчивость будущего наследника”. Он не видел, как маленькие руки, тянущиеся показать ему мир, встречали спину, развернутую к новой цели. Как сын строил песочную крепость "сейчас" – и рушил ее один. Однажды на рассвете сын, весь сияя, ворвался: "Папа, смотри, зимородок!" А тот, в плену великого плана "Надо спасти их всех!", буркнул: "Потом!". Лишь теперь он почувствовал, как резкая тень легла на лицо мальчика тогда, как что-то живое и хрупкое в его глазах погасло навсегда. И как позже тот же сын, уже молча, нашел мертвую птицу... “Я носил камни для его будущего величия, а растоптал живого зимородка его доверия..." Горечь, как полынь, разлилась под языком.
Порой ему казалось, что огонь в глазах любимой становился чуть тусклее, но он говорил себе: “Это цена моей борьбы за наше светлое будущее. Она понимает”. Он не видел, как ее любовь – тихий очаг – гасла без простых дров: его взгляда, его рук, их жизни. Однажды, спеша к очередной великой победе, уловил краем уха сдавленный звук – не плач, а тихий стон, словно от глубокой внутренней боли. Он едва замедлил шаг... и заглушил тревогу грохотом своих мыслей. Теперь этот стон отозвался в его собственной пустоте эхом. Он увидел ее тогда, словно сквозь стену, прижавшей к лицу его старую рубашку. И красные, беззвучно плачущие глаза. "Я искал золото для ее короны, а ей нужна была моя рубашка... чтобы вытереть слезы". Стыд, жгучий и липкий, обволок сердце.
Путь к вершине стал тяжелее. Воздух напряжен. Камни Значимости, прежде горевшие в руках, теперь казались холодными и чужими. Его начали посещать странные мысли: “А что, если свет моих камней слишком холоден? Не слишком ли долго я не слышал смеха сына?” Он отмахивался от них: “Это усталость. Это цена величия. Они поймут потом”. Но мысли возвращались, как холодные капли, точащие камень. Он достиг вершины. Но нашел не триумф, а голый утес над пропастью своего Я.

Вес камней обрушился на него не внезапно, а как логичное завершение пути. Все те маленькие тревоги, что он подавлял, все мимолетные тени в глазах близких, все оправдания самому себе – сложились в единую, невыносимо ясную картину. Правда прорвала плотину его иллюзий. Камни, что казались алмазами, стали мертвым грузом, ржавыми пулями, пробившими жизнь тех, кого он спасал. "Я хотел быть богом в их глазах... а стал призраком в их доме". Тошнота подкатила волной, стыд жёг изнутри. Его "ради них" рассыпалось в золу эго, его "жертвы" обернулись эгоизмом в маске заботы.
Он вернулся к краю Жизни, что текла без него. Не смея ступить в Долину, где каждый камень напоминал об упущенном, взошел на Холм Потерь. Отсюда, в багрянце заката, Долина была живой картой его слепоты:
И вдруг он увидел не просто тень матери у окна, а ту самую морщину стыда, которую раньше принимал за скромность. Ее силуэт сливался с сумерками, маленький и беззащитный.
Увидел уверенного юношу - сына, чьи пути разминулись с отцовскими. В его походке он узнал ту самую отстраненность, что списывал на мечтательность.
А дом.. дом был крепостью, где он был чужим завоевателем, он светился чужим уютом, который он когда-то принял за благодарность за свои камни.
И повсюду – мерцающие огоньки.Казалось, каждый огонек – упущенная заря, конкретное потерянное "сейчас": то утро с невыпитым чаем, тот вечер с недосказанной историей, та прогулка, отмененная ради "важного". Целая страна потерянных мгновений, освещенная без него.
Паника сжала горло ледяным кольцом: “Подойти? Но что я скажу? Мое “прости” – насмешка над годами их ожидания!" Он оцепенел, чувствуя, как груз утрат давит физически: сжатые легкие, дрожь в коленях. Все его Камни, все высоты – прах перед живой болью, которую он посеял.
Солнце, украденное у стольких совместных зорь, коснулось края земли, окрашивая холм в цвет стыда и скорби. К нему поднялась Она. Плоть от Плоти его слепоты и его жестокости - Женщина. Годы и горечь легли на нее: глубокая морщина у глаза, которой не было раньше, пролегла к виску, как трещина в фарфоре. Седые пряди вились у виска пеплом сгоревших надежд. На тыльной стороне ладони – бледный, тонкий шрам, давно заживший, но оставивший след. След от осколка разбитой чашки в тот день, когда он не пришел? Или от тщетной попытки удержать что-то ускользающее?
Ее глаза были усталыми до глубины, но в них, под слоем пепла, тлел уголек чего-то неистребимого – может, самой Любви, может, просто человеческого упрямства. Она не произнесла ни слова. Слова умерли давно, похоронены под Камнями его Миссии.
Лишь села рядом на остывающий камень. Не близко, не далеко. Тяжело, будто несла всю тяжесть их разбитых лет, всю боль неуслышанных стонов и невысушенных слез. Ее присутствие было не упреком, а немым свидетельством. Пространство между ними гудело всей непрожитой жизнью. Минуты ли, вечность ли... Потом ее рука – та самая, что так часто тянулась в пустоту, медленно поднялась и легко, как падающий лист, коснулась его плеча. Прикосновение было шершавым от времени и нежности одновременно.
Он вздрогнул, будто от ожога льдом. Но напряжение рухнуло под тяжестью этого немого жеста. Не радость. Сокрушительное, окончательное признание. Признании ее боли, ее усталости, признание своей вины, своей пустоты и своей невосполнимой потери. Его голова склонилась перед невыносимой тяжестью всей правды, что легла на него камнем. Словно немое: "Да. Я видел. Я все разрушил. Мне нечем заплатить. Прости..." Одинокая слеза скатилась и впиталась в сухую землю холма.
Они сидели: Усталая Любовь, чье прикосновение было последней искрой милосердия в пепле. И Человек, Прозревший Пустоту Эго, чья склоненная голова была первой и единственной правдой. Закат догорал, уступая место синеве сумерек. Между ними лежали сожженные мосты "ради них" и горы песка от Камней Величия. Над Долиной зажглись тысячи огоньков – упущенные и потерянные моменты «сейчас». Они смотрели на одну и ту же последнюю зарю над холмом, но видели ее по-разному: она – сквозь призму усталого милосердия, он – сквозь бездонный стыд и немую благодарность за это мгновение рядом.
Холод камня. Легкая дрожь руки на плече. И тишина, густая, как смоль, но уже не одинокая. Не исцеление. Не прощение. Не конец. Просто дар тихого "сейчас" в самом сердце бури. И в этом даре – неуверенный, как первый луч после долгой ночи, росток чего-то иного, что могло бы быть, если бы...

Тьма была гуще смолы.
Тишина, как в склепе.
Я кричала: «Где ты?!» —
Но знала - внутри.
Не ждала у порога.
Не звала: «Выходи!» —
Сняла кожу с ног, чтоб войти,
вынести на руках с темноты.
Там — клетка. Засовы.
Преграда.
Мать с лицом из «должна»:
«Не помыта посуда!
Четвёрка — вина!»
Я толкнула ту закостенелую тень,
Подхватила девчонку —
Хрупкую, белую.
Она вжалась в шею,
Как сталь на гортань.
Её слёзы лизали
Ключицу, как пламя.
Я ее обнимала.
«Зажгу свет?» — «Нет.
Дай огня. Сожжем навсегда».
— Взяла два факела:
«Гори, призрак гнезда!»
Мы бежали по прошлому -
Босые, наглые.
Стены из «должна»
Становились бумажными.
Дневники — пепелищем.
Игрушки - золой.
Четвёрки плавились
Кровавой смолой.
А потом.. тишина.
Мы сидели в пожаре.
Пламя лизало подошвы,
Но не трогало стари:
Я — щит. Она - сердце.
Две половинки ядра.
«Страшно?» — «Нет, я с тобой.
Ты спасла»
А утром - еда.
Каша. Ложка. Рот.
Я ела, как шестилетка,
Ни «спасибо», ни «супер».
Просто - вкусно.
И внутри та девчонка
Смеялась: «Чудно!»
Мы не стали единым.
Не слились навек.
Я - взрослая. Она — цельная.
Рука в руке. Клеток нет.

Ты попросил карту, анализ.
Я дала тишину и чашку с зелёным рассветом.
«Для нас», — ты сказал, но пар поднялся
к потолку одиноким столбом.
Я ждала, пока лист упадет на дно.
«Не хватает тепла», — не глядя.
Ты впервые: «Поддержи!
Я тону». И тонула рядом.
Долила воды. Еще. Пока стены не сползли в синеву заката.
Потом голос твой - осколок стекла:
«Глубже! Не надо!» — как плата.
«Иди...» - дорезал. Звонок захлебнулся.
Три дня. На столе - тот же чайник.
Экран. Холодный блеск тяжелей, чем крик.
Пыль на губах у забытых книг.
Свеча - как бессонная точка.
Любовь- рана. Без крови. Без стона.
Осколок стекла, вбитый в ладонь у порога.
Хотел счастья? Оно было в слоях,
но сейчас лишь пепел моста.
Между сжигающим «дай» и «глубже засунь».
Меж вечной искрой. И меж глухотой.

Боль пахнет жженым воском,
Когда душа разорвана на клочья.
Сверши священнодействия обряд -
зажги свечу и тихо наблюдай.
Как вместе с ней сгорит надежды пламя,
Удобрит пепел мертвую землицу,
Чтоб научились заново дышать.
Огонь испепелит дотла все щепки,
пока пытаешься ушедшее держать.
Ты будешь сомневаться и кричать,
А пламя - молча колыхать, бороться.

Слезой стечет в подсвечник воск,
Фитиль начнет сопротивляться,
И будет до последнего за бытие хвататься,
Ведь воля к жизни сильнее всех ударов,
У тех, кто сам уже сгорал дотла неоднократно,
Но вновь воспламенялся, как светило.
Та сила есть - их победить едва ли,
Хотя они с судьбой и не играли.

Я черный дым пущу по легким,
И без проклятий, без плевков и злобы,
Вдохну его лишь с благодатью и с добром.
Алхимия проста: боль станет дымом, дым дыханием.
Сгоревший воск теперь в крови, в основе. Часть меня.
Но как бы больно не горело, наступит завтра.
Под пеплом фитиля таится, тлеет нежность,
И знаю, что проснется в нужный час она.
Лишь память ядовита и коварна,
но станет дымкой на ветру, ну а пока
Хочу лицо закрыть руками,
чтоб не видать чужих ненужных драм,
Не быть и зрителем падений.

Боль пахнет воском, теперь и навсегда.
Однако запах этот - сила, чтоб светить.
Ну а сегодня хороню последнюю надежду.
Сегодня - тишина.

Есть люди - наши обереги, такие никогда не бросят,
И хоть за тыщу миль они - за тебя молиться будут и в каждый ураган, и в каждый штиль.
Есть люди, ставшие семьей. С такими вдруг становится легко: 
Честные улыбки и разговоры ни о чем. 
С такими, знаешь, есть опора и близкое надежное плечо.
Есть люди, что днями и ночами все встречи ваши, все диалоги будут в голове крутить,
Хотеть увидеться, поговорить, 
Но почему-то нам бывает страшно хотя бы просто позвонить.
Есть люди - просто люди, идут навстречу по бродвею иль на соседней лавочке сидят. 
У одного глаза мечтой сияют, 
Другая просто рада, что жива. 
А у одной бабули текут слезы, но не от горечи, а от любви. 
Старушка смотрит на внучат - те скачут по площадке, их визг стоит на всю округу,
Они как ласточки кричат.
Пред нашими глазами слишком много - огромный, необъятный мир. 
Да, в нем много и плохого, но каждый тебе что-то подарил. 
Ты просто посмотри на них..
У каждого своя огромная история, и в двадцать, и за шестьдесят.
И прежде, чем судить, что мир несправедлив, 
Попробуй эти книги прочитать.
Попробуй разглядеть, что каждый - просто человек, который рано или поздно, взявши жизнь всю в руки, начнет писать роман на чистовик.

А вообще, как часто ты поднимаешь голову вверх? Просто попробуй взглянуть туда иначе.
Знаешь.. а я люблю смотреть в небо, утопать в этой бездонной, необъятной глубине. Ты чувствуешь себя таким ничтожным, в то время, как сверху все бесконечно огромно. А ночью там столько звезд! Ты видишь? Посмотри, там столько звезд! Там кто-то есть, я же знаю.
Быть может там сидят такие же мы, но они не одни.
Да и вовсе не мы.
Ну и ладно!
А знаешь, босыми ногами по мягкой траве бегать тоже приятно. Чувствовать дождь на лице, вдыхать в легкие влажность. Мне все это в радость.. Слышать, как дышит мир, как мир говорит, боюсь лишь услышать, как он замолчит.

люди, живущие в грубой беспечности,
вверяют судьбы в руки Богов.
прячась за тылом праведности,
наждачной бумагой стирают все вечное.
бесчисленным страстям подвергаются,
словно судна, предоставленные течению буйных ветров,
потопляются.
души ржавые, лживые и искалеченные до предела не замечают ущерба в нанесенных увечьях.
души негодные, донельзя слабые,
решительно сеют бесчеловечное.
люди, бегущие дальше от запаха свечек,
в охапку хватают свои душы беспечные.

Прекрасный, кажется, был день.
То солнечное утро началось с улыбки
Вечность прожита не зря,
Сегодня встреча состоится.
Легкое волнение, стук в груди -
неугомонны ожидания частицы.
Мгновенье.. Долгожданные объятия
до хруста всех костей.
Позднее, чудная прогулка - обойти все тропы,
поймать все взгляды растерянных людей.
Попытаться обогнать природу, однако..
От этой мощи не уйти.
Тут все, что было нам по силам -
Под ливнем майским побежать,
Промокнуть насквозь. Домой прийти,
Согреться чаем.
В объятиях снова раствориться.
Забыть про время, про дела,
Лишь чувствовать тепло огня,
Что в сердце каждого искрится.
Прекрасный, кажется, был день.
Живой.
Хоть утро началось с улыбки,
Но вечер кончился дождем,
Он снова оказался затяжной.
И снова встреча с грустью - с натянутой струной
В звучании симфонии, где воедино
Были слиты звуки, гармония которых
Создавала бережно покой.

А знаешь, жизнь - капля в море,
Содержащая миллиарды молекул.
Миллиарды моментов. Радости, горя.
Сыпучесть моментов сквозь пальцы.

Смех во дворе оборванцев, на кухне нелепые танцы,
Нос, опаленный солнцем, за поездом гнаться,
До боли смеяться,
В деревне холодной водой умываться,
От страшного сна просыпаться и ближе к любимым прижаться,
Порой, если нужно, поддаться,
А в чем-то можно и сдаться.

Пугаться. Но ничего не бояться.
Ведь все мы здесь новобранцы.
Всего лишь одна есть ошибка - несчастье.
Несчастье - за счастием гнаться.
Пока оно сыпется миллиардом моментов сквозь пальцы.

Разве я многого прошу?
Прийти в объятия хмурым днем
И вместе пережить невзгоды,
Уткнувшись носом в сильное плечо.
Не нужно мне, чтоб были свернуты все горы,
Иль подвиг совершен, иль шубу впору.
Хочу лишь чувствовать тепло, и пусть порой за километры от родного дома.
Тогда и мягче стану я в стократ, нежнее,
И одарю любовью одного,
С кем можно и не страшно стать слабее.
Того, кто не осудит и не упрекнет,
Не скажет: «Будь сильнее!»
Того, кто крепко, бережно к своей груди прижмет,
Прошепчет честно: «Я с тобой. Ты верь мне.»
Жизнь очень сложная для всех,
И в этих трудных буднях, несмотря на время,
Так хочется порой, уставшей и разбитой, всего на парочку минут прилечь
На жесткие колени, того, кто будет попросту беречь,
Беречь и помнить каждое мгновенье.
Разве я многого прошу?
Быть рядом с тем, с кем можно быть чуть-чуть слабее.

тайный разговор посредством пения скрипки и виртуозный взмах смычка - дарованная богом данность.
немая сцена, сожженная улыбка, благодарность - торжественный апофеоз
могучего таланта скрипача.
сегодня занавес падёт и приглушенный свет
великой сцены погаснет навсегда.
померкнет в ранее сияющих глазах
животрепещущая искра огня.
но сохранится в памяти сонет,
и не забудутся хлопки фурора.
как скрипка без смычка - беззвучный инструмент,
сундук воспоминаний, пылящийся в углу
так тот скрипач без скрипки - без жизни тело.
в безмолвии лежащий у обочины дороги,
несчастный, немощный, убогий.
все больше походящий на вязкую смолу

жил человек один на свете этом,
мир познавал, растил себя, тренировал.
улыбаясь всем невзгодам,
с любой бедой справляться стойко научился
и любить
не предназначенное даже для любви.
светился и светил, показывая путь иной.
и сам уверенно он шел своей дорогой,
без зла и без обид, с открытым сердцем,
хотя в нем столько было дыр.
он раз разочаровался и другой,
поэтому людей местами опасался.
ведь каждый приходящий в жизнь его
хотел необходимое забрать с собой,
часть
того монастыря, что человек соорудил в себе своими же руками.
им лишь бы взять свое, чего-то вечно не хватает. тот хочет опыт взять, а тот любовь, кому-то нужен был приют или хотя бы разговор.
«твое добро тебя убьет» - твердили ему люди,
они же вместе с той толпой кричали:
«дай мне, дай мне, дай мне
кусок себя»
и брали же свое.
со всех сторон стервятники клевали.
..иначе вновь не смог.
а на себя ему хватает сил, ну хоть один спросил? а может нужно дать?
а хоть один хотел бы поделиться или хотя бы не отнять?
вот просто так, сказав без слов: «оставь, тебе сейчас нужнее»
ну или «вот, возьми, не жалко, поделюсь», также промолчав.
ах, ладно, это ж эгоизм.. у многих ж жизнь сложнее.

он просто жил по-доброму, не так, как эти люди
и был готов он все отдать, что просит
даже злейший из врагов,
в надежде, что данное поможет.
и все бы ничего, казалось бы?
желая отдавать, коль выбрал этот путь, - дает, дает, дает!
но есть один момент..
чем больше людям дашь, тем им все меньше.
их сушит жажда большего заполучить,
и не могли те даже поделиться
простою благодарностью в ответ.
ведь непосильно для борьбы желание - кусок побольше отхватить.
от человека что осталось после?
хотя таким для всех всегда он был…
безжизненный, бесформенный скелет.
которого не знали вовсе.

смогу ли я все изменить-
стереть с лица земли несчастья,
остановить разбой, войну и боль
и сделать честными лжецов,
что очарованные властью?
смогу ли красной нитью на запястьях
сплести все судьбы меж собой?
чтоб войны превратились в мирный танец.
скажи, мне это не подвластно?
и мир не вылезет с оков?
он всех сожрет невидимою пастью.
рок человечества таков.

чтоб в этом мире прорастал уют, покой
вам снова нужен бедный агнец?
пронизан воздух смрадом пепелища,
неведомым числом распятия крестов заполнены кладбища.
жертв не хватило?
не счесть, как много полегло в бою.
уже довольно поломало жизней, судеб,
уж столько жен, детей и матерей сейчас ревут.
чего все ждут?
увы, наказаны все будут.

очнись, герой
чего ты хочешь получить?
монету, милость, наказанье?
во что ты веришь? кто твой бог?
за кем идешь? кому молитвенник поешь?
кто он такой? где он? где ты?
чего он хочет? что дает? а ты даешь?
он рушит или создает?
а вдруг религия падет?
а если согрешишь, спасет?
остановись - ответ придет.
и ты найдешь души своей успокоение.

ты б только знал..
как хочется отмыть кроваво-красный.
прошу, пусть каждый, кто прочел,
твоей любовью станет награжден.
напомни им про свет в их жизненном пути и всех прости.
ценили все чтоб чисто, честно, страстно.
ведь все напрасно, пока слепой на муки обречён.
и так не может больше продолжаться.
увы, одной мне это не подвластно.

однажды я проснулась в пустоте
там не хотелось жить
и не хотелось умереть.
был лишь вопрос самой себе, с последующим ответом,
что молниеносно в темноте той угасал
бегущая строка:
“ты веришь? - я не знаю..”
но в этом был души моей причал.
там не было ни смысла, ни желаний
разрушился мой прежний мир - все то, что строила годами
в миг обернулось темнотой
сама себя не узнавала
как можно быть такой слепой.
подумала, сошла с ума
и кара божья вдруг настигла иль покаяние
в один момент упала на колени, держа в руках икону
и в лоб я целовала
распятого Христа

в то утро я сдалась непреодолимой силе
но Он открыл тогда глаза.
И дал понять - шагала я незримо
И обретя свободы крылья
Жизнь виться начала, я в ней была лаза.

Я слушала свой шепот, а может это Бог со мной так говорил
он дал мне смысл, дал счастье обрести и близиться к покою
он был всегда со мной, всегда давал мне сил
хоть я о них и не просила.
и по сей день твердит лишь об одном -
что следовать всем нужно за душой, с любовью,
чтоб обрести под сердцем дом.

Освещенная солнечным светом
по дороге вдоль поля
кащейка идет.
Идет к какой-то церквушке, бренное тело несет.
Тяжело поднимает ноги.
Старушка, быть может, хотела бы сдаться. Этого жаждет земля.
Но в руке держит трость - она ей опора.
До сих пор бабуля жива.
Она поднимет глаза в небеса и молится Богу,
Пока вдалеке блестят купола.
Чего же ты хочешь? Еще один день иль уйти навсегда?

Нам выпал шанс узнать, как можно полюбить
Он длился несколько секунд - по ощущениям вечность.
А вскоре чувствовать, как больно рвется нить.
И, кажется, чуть тише стала нежность.
Поэтому так сложно отпустить?
Взглянуть в глаза,
В них слабость, боль -
несправедливо…
А знаешь, когда с тобой мне было высоко,
Я через страх упасть шагала терпеливо,
Однако оказалась низко.
И вот мы снова далеко.
Зачем стояли слишком близко?
Лишь шрам оставлен глубоко.

она принадлежала только богу и себе,
но все хотели ею завладеть.
Себе такую грех присвоить.
Фатальная ошибка - душу в клетке запереть.
увидев, как она сияла и озаряла светом небеса,
он клялся никогда не обжигать ей крылья.
они пылали так прекрасно под светом бытия.
желала жить настолько страстно, что позабыв людскую суть,
поверив, вдруг сдалась в его объятия.

Прошла неделя, месяц, год..
она жива? она все тут?
горит иль тлеет?
А может обманули?
Но как проверить?
А как понять, кому саму себя доверить?

Мечтать. А может ждать?
Бежать домой. Где дом?
Кричать.

Не спорить, не просить, не лгать.
Не падать в бездну и не утопать.
Закрыть глаза - на миг пропасть.
Открыть-остановиться.
И никогда не угнетать. Себя. Своих. Чужих и близких.
Лучше так…Быть может в прах не разлетятся лица.

Мне не понять?
Где я? Где путь? Где дом?
Родные люди?
Закрыть глаза - вдохнуть всей грудью.
И тишина кругом..
Открыть - остановиться. Осознать.

…Я ведь в пути, иду домой, все скоро будет.
А может это небылицы?
Так, стоп.
Смотри вперед,
Смотри в те лица. Тебя там любят, любишь ты.
И любишь тишину.
И ты не за бортом, ведь веришь в встречу.
Надеешься, что есть она.
Потом.